– А господь, видать, не на вашей стороне, если позволил священные книги украсть! – не сдержался и весьма язвительно произнес Константин. – Сначала у старух, потом у Чурбанова... Почему он их в ваши руки не дает? Или столько грехов накопили, что уже никакими постами и молитвами не загладишь?

– Молчи, никонианский пес! – Глаза старца сузились. – Не тебе об этом судить. До нас еще положена вера православная. Так и лежи она вечно, во веки веков! А то такие, как ты, переучивать кнутами стали – экие апостолы! А люди погибают, невинная кровь льется. Истинные христиане по вертепам прячутся, в дебри глухие стремятся, как в оно время, [44] при мучителях римских...

– Простите, – сказал Алексей виновато, – мы здесь не для того, чтобы вести богословские споры. Расскажите, как вы у Корнуэлла в секретарях оказались? Неужто его люди замешаны в краже этих книг? Но зачем они им понадобились? И куда вы подевали Ивана? Он здесь, в крепости, или его уже нет в живых?

Но старец, кажется, даже не слышал его вопросов, потому что разгневался не на шутку. Его речь тотчас утратила европейскую изысканность и учтивость, настолько крамольные речи Константина вывели его из себя:

– Щепотью сморкаешься, сатанинское отродье, а потом ею крест творишь! – выкрикнул он с яростью. – Или забыл, что двоеперстие испокон веку было, пока седьмой фиал благости господней на небеса не забрали, отсюда и смута пошла?.. – Старец Василий вновь натянул капюшон на голову и приказал ратникам, которые продолжали удерживать пленников: – В темницу малакайников! По удару колокола выведите их на голгофу.

– Голгофу? – поразился Алексей. – Откуда здесь голгофа?

– Увидишь, – усмехнулся старец, – а пока молись, никонианин, чтобы смерть легкой была. Тебе дам выбор, а ему... – он посмотрел на Константина.

Тот, склонив голову, смотрел на Василия в упор.

– Позволь поговорить с Евпраксией, – глухо произнес он. – Позволь попрощаться...

– Напрасно все, – голос старца прозвучал неожиданно миролюбиво, – оставь ее, не тревожь! Уйди с миром, не заставляй ее вспоминать...

Ратники молча ухватили их за руки и поволокли к выходу. Константин все ж сумел повернуть голову и прокричать:

– Она будет присутствовать на казни?

– Да, – односложно ответил старец. – Но она не подойдет к тебе, не рви ей душу, не искушай...

Их опять водворили в темницу, но руки развязали, как оказалось, на время, для того, чтобы накинуть на них холщовые серые балахоны с выведенным на спине и груди охрой восьмиконечным крестом. Затем их связали снова. После этого узников оставили одних. Но теперь оба знали, что минуты их жизни уже сочтены.

Глава 31

Двери темницы захлопнулись. На этот раз узников всего лишь притянули за руки к столбу. Правда, глаза завязали, словно они могли что-то разглядеть в окутавшей их кромешной темноте. Теперь они могли стоять во весь рост, не сосредотачиваясь на тех неприятных ощущениях, к которым приводит сидение на корточках.

– Зачем на нас напялили эти балахоны? – спросил Алексей.

– Не хочу тебя огорчать, но, вероятно, это одежда смертников, – пояснил Константин.

– Честно сказать, меня мало беспокоит, в чем я отдам концы, – пробурчал Алексей. – Надеюсь, что к нам, с учетом твоих заслуг, отнесутся более снисходительно и не скормят на ужин мошке.

– Надейся, что еще нам остается! – вздохнул Константин и вдруг оживился: – Но каков Голдовский? Каков сукин сын! Провел вас с Иваном, как сопливых младенцев!

– Так ты с самого начала знал, что убили не Голдовского? Знал и молчал? – поразился Алексей.

– Что значит, с самого начала? По-моему, это весьма относительно: сначала, с самого начала... Какая разница? Просто кто-то ответил за свои ошибки. Для меня это неважно. Важнее, что и мне, и тебе тоже придется расплачиваться за собственные грешки. И боюсь, в самое ближайшее время!

– Лично меня сейчас волнует Иван, а не чудесное воскрешение Голдовского, – буркнул Алексей. – Этот прохиндей словно не слышал, о чем я его спросил. Может, Ивана убили еще на заимке?

– Стали бы они тащить с собой мертвое тело! Наверняка бросили бы там же, где прикончили.

– Ты думаешь, его нет в крепости? Но тогда зачем нас сюда привели, а не убили в лесу? Нет, не могли они прикончить Ивана. Он тоже где-то здесь!

– Он мог погибнуть при схватке. Насколько мне известно, твой приятель большой мастак по части драк.

– Если они захватили Ивана живым, – продолжал Алексей рассуждать вслух, – то Голдовский успел его раньше допросить. Теперь по какой-то причине нас держат отдельно от него, точно жуликов. Видно, боятся, что сговоримся...

– Что ты заладил: «Иван! Иван!» – рассердился Константин. – Если я попал в скит живым, то не намерен покидать его мертвым. Надо думать, как выбраться отсюда, а не гадать, что стряслось с Иваном. Вернее всего, на него натянули точно такой же милый саванчик, чтобы отправить к праотцам. Тебе это улыбается?

– Откуда в тебе столько цинизма? – удивился Алексей. – Ты не ценишь дружбу, смеешься над любовью...

– Издержки службы! – Константин рассмеялся весело, с раскатом, словно Алексей пошутил, а не упрекнул его. – Я ведь сказал: прошлые ошибки непременно о себе заявят и стукнут так, что мало не покажется!

– Это касается Евпраксии?

– И ее тоже. А насчет цинизма ошибаешься! Это – обычная реакция на мерзости нашего мира. Конечно, цивилизация сама по себе – неплохое явление, но она заставляет человека перешагнуть через барьер соблазнов. Он бросается во все тяжкие, чтобы удовлетворить свое вожделение, свою похоть. И никто не задумывается, что катиться вниз гораздо легче, чем карабкаться вверх. О каких высоких запросах может идти речь, о какой духовности, если все подчинено обыкновенным животным желаниям, потребностям тела? Дружба, любовь... Все это слишком сложно для охотников за развлечениями. Дружбу можно купить за деньги, а любовь всего лишь акт, который ничем не отличается от любого другого. То, что когда-то называли любовью, так же далеко сейчас от действительности, сколь далеки от природы цветы, которые вырастили в горшке на подоконнике. – Он скрипнул зубами и продолжал с горечью: – Измена перестала считаться страшным грехом. Верность – пустой звук, потому что в отношениях между мужчиной и женщиной нет ничего постоянного.

– Костя, к чему эти мысли? – спросил Алексей. Он понял, что его товарищ на грани нервного срыва. И отнес это отнюдь не на его слабости и страх перед смертью. Скорее всего, Константин расстроился из-за неудавшегося разговора с Евпраксией. – Ты словно прокурор на судебном процессе. Только обвиняешь самого себя, – сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал мягко. – Я понимаю, ты ждал большего от встречи с Евпраксией...

– Ничего я не ждал! – Голос Константина едва заметно дрогнул. – Я даже не надеялся, что она придет. Знаешь, я нисколько не удивлюсь, если сама Евпраксия будет нашим палачом. Думаю, она сдерет с меня шкуру, а после набьет ее соломой, чтобы отпугивать ворон.

– Не знаю почему, но я до сих пор не верю, что ратники осмелятся нас казнить, – сказал Алексей. – Если Тартищев узнает, что нас с Иваном убили, все здесь сровняет с землей.

– Откуда узнает? Чудак! Все, и Шаньшин в том числе, будут трястись за свою шкуру. И объяснение найдут самое примитивное: сгинули, мол, в тайге... Какой, дескать, с нас спрос?

– Ты не знаешь Федора Михайловича! Он ни за что не поверит в подобные сказки. Как мы могли исчезнуть в тайге, имея проводников? Тем более это дети Шаньшина. Я уверен, ратники их не тронули, чтобы не осложнять отношений с казаками.

– Блажен кто верует, легко ему на свете! – с легким вздохом процитировал классика Константин.

– Я точно знаю, Тартищев за три дня все раскопает, – продолжал упорствовать Алексей.

– А тебе что ж, от этого легче станет? Хотя я тебя понимаю! Успокаиваешь сам себя? – спросил с явной издевкой в голосе Константин. – Конечно, гораздо проще умирать, когда знаешь, что кто-то непременно поплатится за твою смерть. Только тебя самого уже не будет, а настигнет ли справедливая кара ратников – еще весьма и весьма проблематично!